В Институт философии Академии наук. В те времена нужно было обязательно куда-то трудоустраиваться после университета, работать по специальности — “отработка диплома”. И чтобы избежать преподавания “марксистско-ленинской философии”, я поступил в аспирантуру Института философии. В аспирантуре я оказался по совету своего отца. Ведь там идейных требований, по большому счету, уже никаких. Спокойно учишься, осматриваешься, а потом…
Дело в том, что еще на четвертом курсе МГУ, через полгода после Крещения я очень твердо ощущал, что мой путь — это путь в семинарию.
И вообще о семинарии я впервые услышал на лекциях по научному атеизму. В этом было что-то мистическое. На кафедре (еще на третьем курсе) был закрытый спецкурс “Русская Православная Церковь сегодня”. Читал Варичев — сотрудник Совета по делам религий. И он более подробно, чем это обычно делается, рассказывал о структуре Патриархии: какие там существуют отделы, сколько всего семинарий. И просто давал статистику: сколько студентов, сколько преподавателей, сколько из них в звании доцента, сколько профессоров и так далее. Он давал сухие цифры, но когда он их называл, меня вдруг пронзило глубочайшее ощущение, что я должен быть там. Странно: мне называют число профессоров в Академии, а я — студент-безбожник с кафедры атеизма! — вдруг ощущаю, что должен быть среди них. Я был тогда совершенно неверующим человеком. А на уровне рациональном (уже на переменке) это отрефлексировалось так: “Счастливые люди! Они могут говорить о том, во что они действительно верят, и они не обязаны цитировать Ленина на каждой лекции”. Я им такой белой завистью тогда позавидовал.
Это было такое “дежавю” наоборот: вижу настоящую картинку и четко понимаю, что она будет в моем будущем. На другой лекции преподаватель зачитывает чей-то мемуар о посещении семинарии и произносит: “По лестнице сбегала стайка семинаристов”. И я вдруг тоже отчетливо ощущаю: это из моей жизни, это про меня…
Потом это “дежавю” начало облекаться плотью. Помню первый свой вход в семинарию. Я приехал с рекомендательным письмом от калязинского батюшки (ныне отец Леонид Черняк, духовник Минской духовной семинарии), у которого говел перед этим Великим постом. Письмо было адресовано доценту Академии Виталию Кирилловичу Антонику (ныне профессору Минской Духовной Академии).
Знакомимся. Расспрашивает обо мне. Узнав, где я учусь, Виталий Кириллович вдруг говорит: “Вот и хорошо. Значит, оканчивай университет, приходи к нам, будешь вместо меня “Основное богословие” вести. Я-то по светскому образованию биолог, мне эта философия не то чтобы очень интересна!”.
Я обомлел. Как-то трудно было себе представить, чтобы в светском вузе преподаватель сказал студенту: “Учись, а как только доучишься, я тебе свое место оставлю”…
Это сегодня может казаться странным, но в семинарию я шел без мечты о священстве (она представлялась слишком дерзкой для меня — как можно дерзать на такую мечту!). У меня не было совершенно никакого плана о том, что будет со мной по ту сторону семинарии, как я буду дальше жить в Церкви. Настроение было одно: “Хоть хворостиной — да в церковной ограде торчать!”. Семинария мне была дорога не как путь к священству, а как возможность пожить в Лавре, как возможность молиться, не прячась ни от кого. Семинария и Церковь для меня были тогда одним и тем же: поступление в нее означало просто попадание под благодатный покров Церкви. И все. Больше мне ничего не надо — только быть там…
В годы, предшествующие поступлению в семинарию, каждый раз прошение из ектении “И весь живот наш Христу Богу предадим” я так переводил с церковнославянского на русский: “Господи, помоги мне поступить в семинарию!”.
Было бы просто нечестно остановиться на полдороге. Если уж я пришел к вере и не могу молчать о ней (и действительно не молчал: своим друзьям в университете я открыто об этом говорил) — то надо обрести право на этот разговор. Как Алеша Карамазов в свое время решил: “Сказано: раздай все и иди за Мной . И Алеша подумал: не могу я вместо всего отдать пять копеек, а вместо иди за Мной ходить лишь к обедне”.
Очень резанула меня тогда строчка Арсения Тарковского: “Быть может, идиотство — сполна платить судьбой за паспортное сходство строки с самим собой”. Но я остро ощущал: за право говорить о Евангелии надо именно “платить судьбой”, и не меньше.
Такова была плата за богословское образование в советские времена. В “домашних условиях” богословское образование получить было нельзя из-за отсутствия книг. Значит, в семинарию юноша приходил, еще не зная вполне веры Церкви. Но за эту еще неведомую ему веру он уже готов был расплачиваться судьбой. Если такой решимости в нем не было — богословский мир оставался для него закрытым. На пороге семинарии требовалась решимость, согласие с верой Церкви, а не ее глубокое понимание. По сути любой неофит должен ответить на один вопрос: “Веруешь ли ты, что глокие куздры штеко курдячат бокрят? — Ей, честный отче, верую так и исповедую, и анафематствую трижды всех тех, кто верует иначе!”.
Теперь я могу сказать, отчего я не люблю рассказывать о своем приходе к вере ни журналистам, ни в аудиториях. Я говорю о самом дорогом для себя, а как показывает опыт, это, увы, перевирается и профанируется как угодно. Например, корреспондентка “Московской правды” Т. Суворова 16 июня 1989 года опубликовала интервью со мной (наверно, это было мое первое интервью). В ее передаче мотив моего перехода в семинарию выглядит так: “...Потом возникло желание почитать богословскую литературу. После окончания МГУ я подал документы в духовную семинарию”. Да упаси Господь наши семинарии от студентов, идущих туда из желания “почитать богословскую литературу”! — а не из желания всей жизнью служить Богу и Церкви.
Но сразу после университета уйти в семинарию мне бы не удалось: во всех анкетах красовалась “кафедра атеизма” в качестве последнего места работы, да еще “красный диплом” МГУ. Если бы я шел в семинарию прямо с кафедры атеизма, то путь мне перекрыли бы сразу. Сама же семинария испугалась бы скандала. Другое дело, если бы меня выгнали из аспирантуры… Получилось бы, что я неудачник, двоечник. Вот с этим советская власть уже смогла бы смириться. Поэтому я поступил в аспирантуру — с намерением проучиться там лишь год, без защиты диссертации. Защищаться было нельзя. К тому времени я уже достаточно хорошо знал схему церковно-государственных отношений и прекрасно понимал, что поступить в семинарию я могу только чудом. Потому что людей с высшим образованием туда не очень-то пускали, москвичей тем более, а с кафедры атеизма, так и говорить нечего. А если я еще ухитрюсь защититься... Кандидата идеологических наук никто не пустит.
А в аспирантуре Института философии я уже не был связан с атеизмом, название моего сектора было: “сектор современной зарубежной философии”. И власти уже привыкли, что кто современной зарубежной философией занимается, тот марксистом перестает быть.
Когда же прошел год и можно было в анкетах писать, что я не из университета, а из этой аспирантуры, тогда и пошел в семинарию.
<< В начало < Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая > В конец >>
